Исторический оптимизм – свойство прогрессивных классов. Эти классы, находясь на прогрессивном тренде развития, сидят впереди успешное будущее – и достигают его, даже преодолевая тяжелейшие препятствия, которые могут возникать в процессе становления. Например, при переходе России из феодальной в индустриальную фазу экономической общественной формации (ЭОФ), исторический оптимизм был свойствен классу индустриальных рабочих и классу управляющих (номенклатуре), что позволило не только осуществить беспрецедентно быструю и успешную индустриализацию, но и победить в самой грандиозной войне человечества.
Таким же историческим оптимизмом обладал буржуазный класс в эпоху перехода западных обществ к индустриальной фазе. Это позволило ему не только разгромить феодальную Европу, но и завоевать практически весь остальной мир.
Сегодня страны бывшей Российской Империи находятся на периферии процесса постиндустриальной революции, становления новой экономической формации. В силу этого здесь крайне малочисленны постиндустриальные классы – как постиндустриальные производители, так и нетократия, а их классовое самосознание близко к нулю. В то же время основные классы индустриального общества – бюрократия, бюджетники, владельцы и рабочие дотационных производств – ощущают тот факт, что находятся в нисходящем тренде развития, идущем к скорой катастрофе. Это ощущение, хотя осознание этого факта они исступлённо гонят, порождает у них тяжелейший исторический пессимизм, тотальную депрессию устойчивого предсмертного состояния.
Эта депрессия в идеологической сфере неизбежно порождает химеры тотального мракобесия, которые заполонили сейчас сознание деклассирующихся представителей умирающих классов. Разного рода формы бегства от рациональности, фанатичная приверженность мракобесным идеологиям типа мусульманского или православного фундаментализма и долбославия, радикализация антисемитизма, наукофобии, истерической гомофобии, идеология осаждённой крепости, попытки убедить себя, что посаженный олигархами для показа по телевизору клоун – не просто дееспособная фигура, но и значимая историческая личность, пародийное воспроизведение и постмодернистская реконструкция идеологий прошлого типа коммунизма, фашизма, нацизма, цезаризма, монархизма, либерализма – всё это явные симптомы конца времён.
Когда-то предсмертные конвульсии Российской Империи так же порождали химеры типа Гапона и Зубатова, Распутина и Штюрмера, черносотенцев, крестных ходов, которые весь 1917 год наполняли Петербург, масонов, кадетов, анархистов, монархистов, ряженых националистов ещё не придуманных наций и прочих клоунов. Но феодальная Империя, неспособная к реформированию, не готовая к сотрудничеству с будущим, рухнула, разорванная внутренними противоречиями, радостно растравляемыми спецслужбами врагов и союзников. И когда она рухнула, то оказалось, что весь этот цирк смог пережить её всего на несколько месяцев, когда военный переворот отдал власть единственной силе, обладавшей историческим оптимизмом, и потому способной спасти нацию и создать дееспособное государство.
На момент взятия большевиками власти только индустриализация могла спасти страну – но индустриализация была лишь в самом зачатке. Они были партией индустриальных производителей, рабочего класса – но сам рабочий класс существовал лишь в нескольких городах, бывших островками посредь гигантской аграрной страны.
Маркс учил, что новые экономические отношения рождаются в недрах старых. Но феодальная Империя уже умерла, а новые индустриальные отношения были лишь в самом зачатке, лишь кое-где по стране. И это противоречие должно было быть устранено силой государственной власти, силой диктатуры партии, которая должна была сформировать класс, на который обопрётся, проведя тотальную индустриализацию.
Русский рабочий класс и ставшая его идеологом еврейская интеллигенция были горсткой в разливанном море деклассированных остатков феодальной цивилизации. Их окружало деклассированное столыпинской реформой общинное крестьянство, деклассированные мещане, деклассированные служивые развалившейся Империи. Но исторический оптимизм и ясное видение будущего, уверенность в успехе и победе, позволили этой горстке, этой соли Земли Русской, не только выстроить эффективное государство, но и осуществить грандиозную социальную революцию, осуществив формированную индустриализацию страны как раз к тому моменту, когда это было необходимо для выживания Русской цивилизации.
Впрочем, в истории России это – явление обычное. Консерватизм и косность мышления, нежелание осознавать изменение реалий в мире и адаптироваться к ним всегда приводило Россию к краху, поскольку старое общество распадалось до того, как вызревали в полной мере новые общественные отношения. В результате строить новое общество приходилось с нуля в миазмах распада и дестабилизации. Так пришлось Ивану Грозному осуществлять переход от родового строя к феодальному, формируя класс служивого дворянства, который не вызрел ещё к моменту распада родовой организации. Так пришлось Петру Великому строить имперский порядок, формируя классы чиновничества и буржуазии, несложившиеся естественным путём к моменту обвала феодальной структуры. Так пришлось Александру второму искать формы организации отношений в феодально-общинной стране, где крепостное право изжило себя раньше, чем сложились буржуазные отношения в деревне.
Сейчас – очередной этап этой вечной Русской драмы. Распад постсоветских производственных отношений идёт с гораздо большей скоростью, нежели становление новых экономических форм. Сегодня ещё в самом зародыше становление класса постиндустриальных производителей, ещё только намечается становление отечественной нетократии, а деклассирование бюрократии, бюджетников, феодально-олигархической верхушки идёт всё более нарастающим темпом, переходя в коло конца. Попытки Кургиняна удержать этот процесс, вырвать из него хотя бы часть деклассированных элементов, сформировать из них катехон, удерживающий российское общество от обрушения, оказываются бесплодными как раз по причине непонимания им сути СОВРЕМЕННОГО классового расклада, перспектив становления нового общества.
Кургинян всегда осознавал необходимость исторического оптимизма, пытаясь возгонять его метафизическими заклинаниями, чтением Богданова и Гёте, апелляцией к опыту прошлой успешной модернизации. Не понял он только главного: исторический оптимизм есть свойство прогрессивного в данный момент класса, за которым будущее НА САМОМ ДЕЛЕ. И поэтому невозможно пробудить реальный исторический оптимизм у деклассированных элементов умершего советского общества, если не открыть им РЕАЛЬНУЮ перспективу влиться в этот новый прогрессивный класс, трансформироваться в него, стать его частью.
Ошибка в оценке классового расклада, понимания сути происходящего постиндустриального перехода и классовой борьбы, нежелание освоить современные методы социологического анализа и приверженность устаревшим методам анализа, адекватным реалия уходящего информационного общества и не позволяющим видеть реалии общества постинформационного – всё это сыграло с Кургиняном злую шутку. Вопреки своим субъективным целям и желаниям он превратился во всё более погружающегося в мракобесие реакционера, получив прозвище Гапона, сомкнувшись с силами мракобесия. Чем глубже осознание Кургиняном своего провала в возгонке из ничего «метафизического духа» исторического оптимизма, тем в больше степени он скатывается в пучину истерического мракобесия, от идеологии осаждённой крепости дойдя уже до прямой гомофобии и с трудом удерживаясь от антисемитизма. Дальше на этом пути – крах.
Я не буду обсуждать, сможет ли Кургинян переломить эту тенденцию или будет всё быстрее катиться по этому пути. Важно, что его пример может прояснить для многих моих читателей, в какой степени благие намерения не могут быть реализованы без реального понимания и знания сути происходящего процесса перехода к постиндустриальному обществу, к неинформационным инструментам управления, к новым производственным отношениям и новым формам национальной жизни. Хвататься за то, что само умирает и рухнет под грузом внутренних противоречий раньше, чем кто-то покусится на его уничтожение, пытаться удержать рушащееся и гнилое, не имея ясного плана строительства нового мира и уверенности в этом будущем – это сегодня путь в никуда.
Класс постиндустриальных производителей сегодня слаб и малочисленен, обладает лишь зачатками классового самосознания. Русская нетократия сегодня слаба и малочисленна, и не только не претендует на власть в странах бывшей России, но даже и не критикует имеющуюся власть в силу полного своего безразличия к уходящим формам национального существования. Но когда рухнут эти форматы, когда отбеснуются вызванные дестабилизацией демонические силы, только нетократия сможет осуществить формирование нового класса постиндустриальных производителей, процесс постиндустриализации и реиндустриализации русского общества в уже новом формате его существования.
Потому что сегодня только у этого класса есть исторический оптимизм.
Journal information